Anastaisia

"Сегодня едем", - сказал друг.

"Как сегодня?" - она только сняла один кроссовок. С утра в институте, две программы на работе - сил не было совсем.

"Сегодня, в десять заеду".

"Ладно", - спасовать она не могла.

"Должен значит можешь, а можешь - значит должен. Там нужен медик, желающих нет, значит, надо ехать тебе. Детей нет, карьеру потерять не страшно, жизнь страшно, но честь потерять - страшнее. А стало быть быстро в туалет, тревожный рюкзак на плечо, второй кроссовок на ногу".

Вовремя - звонок в двери.

"Я договорился, вообще-то там женщин не впускают, но нас ждут".

Дорога дышала весенней ночной свежестью и мелькала светом еще исправно служащих фонарей. Мирный их свет обещал надежду и успокаивал, потому что было по-настоящему страшно: это не просто блок-пост, куда приехал, уехал и - взятки гладки, за пребывание там могут отчислить, могут арестовать, а могут и убить прямо там в случае штурма.

Донецк встретил дождем.

"Дождь к хорошему началу", - пошутила она.

Они обошли здание справа: нагромождение шин, бетонных блоков, колючей проволоки заграждало вход.

"Женщинам нельзя", - человек в балаклаве. Друг набрал номер, о чем-то тихо переговариваясь с охраной.

Через минуту впустили внутрь обоих.

*****

Непонятно чего она ожидала, но не того, что увидела: разбитые двери, пыль, мусор, разрушения.

Это было первое настоящее лицо войны, увиденное ею. И первое осознание того, что все по-настоящему серьезно. И по-настоящему реально.

Она рассказывала много позже: "Полная молодая девчонка переминалась с ноги на ногу около сумок с медикаментами.

Мужчина в форме говорил ей: вот это надо разобрать и сложить отдельно в чистое место. Девчонка беспомощно оглядывалась в поисках "чистого места" и у меня включилась природные организаторские способности и привычное чувство, что без меня не справятся, а, значит, пора наводить порядки.

- Ты откуда?

- Из Горловки

- Ну и я, я смотрю больше дураков-медиков, кроме двух горловских девок, не нашлось.

Пошли искать стол и место.

Девчонка послушно семенила следом. Я обошла ближайшие комнаты - везде страшный беспорядок, но ценное не тронуто - и сервера, и ноутбуки, и даже женская дорогая обувь, которую владелица в спешке оставила - все на месте, в кабинетах, сваленное в кучу.

- Нам нужен стол, вы нам поможете, - обратилась к первому попавшемуся бойцу, который, как оказалось впоследствии, был одним из трех командиров правого крыла здания.

В кабинете, где был искомый стол - темнота и бардак, на столе столько всего, что убирать на нем до утра. Я подумала и смахнула все на пол одним махом, чем ввела в ступор остальных. Лес рубят, щепки летят, что ж. Вынесли стол, расчистили место, девчонку поставила разбирать медикаменты и составлять список наличного, оглянулась и поняла, что в условиях антисанитарии работать нельзя, тем более, что пошли первые травмированные - с ожогами, порезами и ушибами. Нашла ведро, тряпки, туалет с водой, которую почему-то не отключили, что очень радовало.

Трудно сказать, как за это время бойцы не слегли с дизентерией, потому что остатки еды валялась везде, мусор не практически не выносился, уборка не производилась как таковая. Но на стене был лист канцелярской бумаги, приклеенный скотчем с надписью: "За воровство сломаю руки"

И так и было, и за выпивку так же гнали в три шеи.

Швабры не было нигде, руками мыть не хотелось, но делать было нечего и через несколько часов уголок медиков был вовсеоружии и принимал бойцов.

Повально шли с повышенным давлением, больным горлом, простуженные и травмированные. У ребят, которые почти не спали, потому что работали дома, дежурили тут в холоде и сырости, дышали гарью от дымовой защиты сдавал иммунитет.

- У вас все хорошо? - подошел парень в бронежилете, смотрю - справляетесь, давайте мы огородим вам место, чтобы вам не мешали, поставим пару лавок.

- Мне б швабру, у вас есть тут швабра?

- Внизу в хоз. блоке должна быть, поищу в перерыв.

Я Алексей.

Неженат.

Девушки нет.

Швабру - найду.

- Я буду на свадьбе дружком! - крикнул от дверей исполняющий обязанности нашего пропавшего мэра города, друг.

*****

Швабра попалась на славу - метра в три длинною, видимо для чистки потолка.

Впрочем, к этому времени у меня был свой кабинет на втором этаже, что значительно облегчало труд и уменьшало количество желающих поговорить. А в разговоре и тепле нуждались многие, больше чем в таблетке. Потому что страшно, но показывать нельзя, потому что устали, но надо стоять, потому что дома дети и жены, а слезы - только в глазах украдкой. Тогда часто говорили те, кто поддержал Киев, что там, на площади, у мужчин горят глаза. А у этих не горели, у этих в глазах была боль и решимость. Эти молодые красивые люди знали, что они пришли за свою землю, за своих женщин, за своих детей, кстати, у многих дома были маленькие дети. И ни один не побоялся потерять жизнь больше, чем остаться честным человеком. И они приходили, приходили, говорили-говорили. Не спала третьи сутки. Но слушала, улыбалась, отвечала. Этот парень был слишком навязчив, говорил уже лишнее: ни знакомства, ни флирт тут и сейчас в мои планы не входили вовсе.

Набрала в телефоне: " выручи меня, убери парня".

Он увел меня в сессионный зал, усадил в кресло и сидел рядом все время, что я дремала. Просто сидел и не давал трогать, чтобы я поспала.

И не курил рядом, потому что мне нельзя дышать дымом сигарет.

Потом истекли два часа его отдыха и он, не поспав сам, пошел дежурить наверх, сменив бойцов, как рядовой, чтобы дать поспать им.

- Мы общественики, общественная городская организация, помогали милиции контролировать порядок на митингах, - на крыше ветерок разгонял дым от бочек, открывался вид на мирно спящий ночной город, - потом, когда захватили ОГА, начался погром, мародерство, нас попросили приехать и организовать работу тут, в центральном корпусе верхушка, оплот на улице, мы тут.

Сейчас семь групп в центре, у каждого своя политика, пытаются договориться, мы против силового и стихийного метода, мы за законное отстаивание своих прав и за законное выступление против нелегитимной властии и киевского переворота.

- А почему тогда российские флаги?

- Других пока нет.

А я говорила с ним о важных вещах и все время думала, что очень хочу, чтобы он меня поцеловал, и о том, хочет ли он того же.

Странное дело, мы из одного города, хоть он много лет в нем не жил, встретились не дома, тут, я не знала его, но, гладя в его глаза, я все пыталась вспомнить, откуда я его знаю, потому что настолько родным и давным-давно знакомым был его голос, взгляд, запах.

*****

Приехали новые девочки - врач и две медсестры, мне стало легче. Было непонятным почему не проводят учения по эвакуации, то есть инструктаж дали, но учений не было.

Решила поучиться сама. Лестница вибрировала и держалась на честном слове, спустится мог только один и то - медленно и печально, если в его планы не входило сломать себе шею.

А при панике, в дефиците времени такая эвакуация была смерти подобна.

Помост вел к окну в центральный корпус, которое оказалось наглухо загорожено.

Не выдержала пошла в ЦК:

- Как нам эвакуироваться в случае чего, окно к вам закрыто.

- Оно будет открыто если что.

- Ты хочешь сказать, что, когда наступит "если что" кто-то вспомнит об окне и станет его разбарикадировать? Все окна ведут во внутренний закрытый двор, ты понимаешь, что всех, кто с нами, ждет верна гибель?

- Не кипишуй, откроем. А вообще, умная ты очень - давай к нам в штаб.

И не болтай там о том, что мне сказала.

Вечером Он собрал группу и повел на инструктаж в главный корпус. Здравпункт там был оборудован не в пример нашему, впрочем как и столовая, наши, бывало, что не ели и часто страдали от отсутствия сигарет еще больше, чем от недостатка еды.

Врач вяло рассказывал основы первой помощи, когда ввели эту тетку:

- Я участковый, вот женщина расскажет, окажите ей помощь.

- Они меня били, заставили лечь лицом в землю, били по спине и голове, отобрали камеру... я журналист... они там, в сорока километрах отсюда, их тысячи...

Вокруг нее забегали.

А я смотрела и видела ее прическу волосок к волоску, ее выглаженную чистую одежду, я спросила:

- Марка фотоаппарата?

- Что?

- Марка фотоаппарата, быстро!

Молчание.

Позвали медсестру.

- Ссадины есть, кровоподтеки есть? Почему чистая если мордой в пол?

Провокаторша, как и "участковый", засланная нагнетать панику.

А меня снова позвали в штаб. Предложив ряд условий и дав время подумать. И надо было либо уйти, либо подписаться на соблюдение условий.

Надолго. Навсегда.

*****

Когда я ездила домой - помыться, отдохнуть, я выходила и попадала в другой мир, в мирный, тихий, спокойный. Бабушки, торгующие весенними цветами, изобилие в магазинах, редкие из которых уже вывезли свое имущество, распускающиеся деревья, мамочки с колясками, смотревшие на нас как на диковинных зверей. И понимала, что вот этим невмешательством, своим желанием пребывать в сладких иллюзиях о том, что "войны не будет", своим нежеланием признать, что за все происходящее отвечает каждый и, если б каждый так не трясся от страха, вышел на площади и выступил против преступного переворота киевских мразей - все было бы возможно без войны.

Я смотрела на людей - и видела мертвецов, я смотрела на оживленные улицы - и видела их пустыми, а красивые здания, сверкающие вымытыми окнами - разрушенными. Еще живыми и красивыми - но уже мертвыми и разрушенными.

*****

Сигнал тревоги. Самолет. Возгорание от попадания неустановленного предмета. Эвакуация через (слава Богу) свободный вход.

Он остался последним, потому что "капитан корабля не бросает". Потому что всех надо вывести.

Тревога оказалась ложной - сочувствующие Киеву бросили бутылку со смесью, возгорание вовремя локализовали.

Я много думала потом, а что если б накануне не проверили огнетушители, если бы, если бы... как в Одессе.

Понимание, что можно умереть в любой момент - авианалет, провокация, неосторожность было все время и была мобилизованностью собранность. Решение принято, ответственность за него придавала сил и решимости. Потому что была вера, что не зря и казалось, что есть за что.

После этого случая поняла, что пора звонить маме, сказать, где я, дать инструкции как поступать и что говорить в случае чего. Мама, надо отдать ей должное, как бы ей сложно не было - не упрекала, не отговаривала, сказала, что все поняла. Только упавшим голосом.

*****

- Мы сейчас откроем огонь по зданию! - он орал мне в трубку и меня не слышал.

- Тихо, Толя, тихо, ты же меня знаешь, мы с тобой чай пили, успокоимся давай. Что происходит?

- Ваши заняли здание и грозятся стрелять если мы подойдем, - оплотовец все еще орал и явно паниковал.

- Стоп, стоп, наши - отсыпаются по домам, остальные в Донецке. В исполкоме несколько человек на встрече с руководством города, никто здание не занимал и не собирается. У вас деза, чтоб нас стравить, давай разговаривать.

Еще два часа, подключенная подруга, знающая "ту" сторону и мы избежали бойни в центре города своими же своих же. Результат, впрочем, все же оказался плох - здание взяли, людей работающих выставили, стало понятно, что перевес не на нашей стороне, не у тех, кто был за идею отстаивания прав на митингах и законными инструментами.

В центре вместо семи групп оставалось четыре.

*****

- Главный пропал, - один из командиров сообщил весть, которая стала ударом для него

- Машина пустая на пустыре, людей в ней нет, его взяли.

А я понимала, что он не пропал и его не взяли.

И что ему не сказали правды, а, значит, подставить могут в любой момент, тем более, что полномочия дали полные.

А скоро он убедился сам в том, что никто не пропадал.

Он поцеловал меня вечером того дня. А я сказала ему что ухожу, что в этом я участвовать не буду.

Он думал три дня. Молча. Сутки его держали, давили, уговаривали. Но мы ушли. И еще десятеро.

Разгрузку и атрибутику сдавали как в заправском боевике: что было на уме у тех, кто ехал на встречу непонятно. Справа и сзади дежурили две машины и еще рядом готовый ко всему человек. Приехали.

- Где?

- Мешок за деревом.

Поговорили. Напряженно, но руки пожали.

Разьехались и все выдохнули с облегчением.

Потом была гуманитарка, тот же уже привычный страх, но к тому времени страх потери работы у многих стал уступать место пониманию своего долга и люди все более открыто помогали."

*****

Вылежать в ванной больше нескольких минут оказалось невыносимо - духота, жара, но "грады" ложились все ближе.

Страх был животным, при всем понимании и самоконтроле - чем ближе взрывы, тем больше самоконтроль уступал животному. До этого был авиаудар по месту дислокации ополчения, совсем рядом с ее домом. Тогда был страх за него, как раз проходившего рядом, а сейчас, при обстрелах - страх оказаться перед Богом как есть, вот такой, прямо сейчас. Не когда-нибудь там, ни гипотетически, ни в глубокой старости, ни абстрактно, а вот сейчас, в эту минуту, или в следующую, с следующим снарядом. А может без руки. Или ног.

Электричества не было. Воды тоже. Последний день вместе перед разлукой: его мать отказалась выезжать одна и он сегодня утром вез ее к сестре в другую страну.

Утром обстрел прекратился, было прохладно, голубое небо и солнце. Они стояли обнявшись - автобус все не подъезжал.

И казалось, что уже и не подъедет и выезды закрыли совсем.

Пришла ее мама, плакала, когда они садились в автобус. Водитель был напуган и уставший, все говорил о том, что ехать надо кругами, что сюда еле доехали.

Сели.

Она перекрестила его вслед.

Он думал, что скоро вернется - один рюкзак с летними вещами и неизвестность впереди.

Их ожидали блок-посты, унизительные осмотры мужчин с раздеванием и двое суток в пути вместо одних.

*****

- Ты собиралась к родителям? Машина есть сейчас, через полчаса, потом не знаю когда, - позвонили.

Благо вещи были собраны, а тревожный рюкзак всегда с собой.

Она ехала к родителям, потому что стипендию уже не платили, квартиру оплачивать было нечем, а там тесно, но вместе.

У разрушенных магазинов торговали хлебом - она поняла, что дальше будет хуже, заехала в первый попавшийся, чтобы закупиться на оставшиеся деньги.

Все время звонил телефон.

Да я же уже еду, что же мама все время звонит.

- Димка в городе, приехал на час, Руслану надо выезжать - уволят если не начнет работать, а дома не напрограммируешь, когда света нет. Мне страшно его отпускать через Украину одного, отвези и вернешься, решай прямо сейчас, времени нет.

Синий купол неба. Звенящая тишина. И отчетливое присутствие смерти в этой тишине, в этой летней красоте. Горе нависло над городом.

Она заехала к родителям, отдала продукты, вещи, взяла сумку с самыми необходимыми, рюкзак, спросила отца:

- Как думаешь, что брать-то?

- Бери зимние, возвращаться нельзя.

- Пап, прекращай, через неделю-две вернусь.

Когда подъезжала к машине брат уже сидел внутри и ждали только ее, чтобы уехать.

С мамой тогда так и не увиделась.

Вереница машин из города тянулась в три ряда. Это свидетельство отчаяния и обреченности отрезвляло, заставляло думать как действовать дальше, если вернуться будет нельзя.

Теснота в перегруженной машине.

Неизвестность.

Блок-посты с уставшими ополченцами.

А на выезде дальше были желто-голубые флаги и "Грады", направленные на город.

Начиналась война.

От автора: история основана на слухах и вымыслах, все совпадения с реальными людьми и событиями - случайны.